4. ЗООМОРФИЗМ
И ТОТЕМИЗМ.
Эрудитов
повергали в
великое
замешательство
бесчисленные
изображения
животных в
галльской
скульптуре,
а также
связанные с
животными
имена людей
и топонимы.
Самое
расхожее и
самое
непосредственное
объяснение
этого факта
сводилось к
тому, что
кельты,
обожествляя
стихийные
силы природы,
заодно
обожествляли
и животных.
Хорошенькие
божества,
которых
человек
насаживал на
вертел к
обеду,
безжалостно
травил на
охоте или
держал в
стойлах!
Поскольку,
например,
ворон
считался в
Ирландии
птицей,
посвященной
богу Лугу, а
также
неслучайно
послужил
предзнаменованием
для
основания
города Лиона
(Lugu-dunum),
некий эрудит
самым
серьезным
образом
задался
вопросом, не
был ли ворон
первоначальной
формой бога
Луга. Этой
гипотезе
противоречила
второстепенная
деталь – ведь
ворон черен,
а Луг –
божество
света, но и
тут нашлось
подходящее
объяснение,
а что хуже
всего, оно
часто
повторяется.
А
поскольку
никто не
пытался
вдумчиво
проанализировать
индийский
обряд ашвамедха
– жертвоприношение
коня,
совершаемое
царем
высокого
ранга, – то
больше
полувека
назад,
необдуманно
и
невозмутимо
доверясь
недоброжелательному
описанию
валлийского
монаха
Гиральда
Камбрийского,
с этим
обрядом была
сопоставлена
церемония
королевской
интронизации,
практиковавшаяся
в одном из
районов
Ольстера в XII
веке (см. ниже
стр. 168-169).
Тем
же
сравнительным
методом
объясняется
желание
любой ценой
сблизить
между собой
галльскую
богиню Эпону,
валлийскую
Рианнон и
ирландскую
Маху. Эпона,
судя по
своему имени
и
иконографии,
является
относительно
поздней
континентальной
адаптацией
эллинистической
“хозяйки
лошадей” или “хозяйки
животных”, в
отношении
которой мы
располагаем
лишь весьма
смутными
следами мифа,
переданного
Псевдо-Плутархом
(некий
Фульвий
Стелл,
женоненавистник,
сошелся с
кобылой,
породившей
ему дочь,
Эпону,
впоследствии
правившую
третью
италийских
племен).
Никогда не
считаясь с
необычайной
иконографической
и
эпиграфической
важностью
этого
галльского
божества
римской
эпохи, в ней
хотели
видеть
богиню
лошадей или
богиню-кобылу.
В этом
качестве она
могла быть
всем
понемножку:
покровительницей
лошадей и
ослов,
хранительницей
конюшен (ключи
от которых
ей порой
доверяли!),
водительницей
душ, богиней
без
определенного
ремесла.
Хорошо еще,
что она не
считалась
ездовым
животным
Пречистой
Девы,
спасавшейся
бегством от
преследования
Ирода...
Валлийская
Рианнон,
судя по
этимологии
своего имени,
была “королевой”
или “госпожой”.
В ветви “Мабиноги”
о Пуйлле (написанной
добрую
дюжину веков
спустя после
текстов
Псевдо-Плутарха)
она
становится
супругой
этого
владыки.
Подобно
многим людям,
жившим до
изобретения
велосипеда и
автомобиля,
Пуйлл и
Рианнон
ездили
верхом. Так
стоит ли
возводить в
ранг божеств
с конским
обличьем
всех
средневековых
персонажей,
мифических
или реальных,
которые
передвигались
таким же
образом? К
тому же
Пуйлл, как и
другие
владыки,
валлийские,
ирландские,
бретонские и
вообще
кельтские, и
не думал
жениться на
кобыле...
Наконец Маха,
– эпоним
равнины и
древней
столицы
Улада (Эмайн
Маха, что
ирландцы
объясняли,
как “Близнецы
Махи”), – имела
к лошадям
лишь
косвенное
отношение:
она
состязалась
в беге с
конями
короля
Конхобара и
выиграла это
состязание.
А близнецы,
коих она
произвела на
свет в конце
состязаний,
отнюдь не
были
жеребятами.
Кроме того,
забывают,
что другие
ее имена, Морриган
(“Великая
владычица”) и Бодб
(“Ворона”)
придают ей
черты
царственной
воительницы.
Ибо Власть
бывает
двойственной:
конечно, она
бывает
жреческой,
но она также
и воинская, и
серьезная
современная
ощибка в
объяснении и
оценке
кельтского
религиозного
фактора – это
недооценка
его
воинского
аспекта.
Практика
войны
зависит от “страстных”
аспектов
женственности,
и,
следовательно,
она
сохраняет
женскому и
воинскому
божеству все
условия для
элементарной
и пассивной
плодовитости.
Нужно ли
напоминать,
что
соблюдение
плодородия и
достатка, их
гарантия
были
обязанностями
исключительно
царя, под
контролем
друида? И
далеко не
хранительницы
конюшен.
По
сходным
причинам Мулло
(прозвище
Марса-хранителя
военных
трофеев) был
превращен в
покровителя
погонщиков
мулов. Кернунн
стал богом-оленем,
Эпона –
богиней-кобылой
или богиней
кобыл, а Артио
– богиней-медведицей.
Список таких
приземленных
истолкований
можно
продолжать
до
бесконечности;
беда лишь в
том, что
после того,
как они
предложены,
никто не
знает, что с
ними делать
дальше.
У
зооморфизма
был довесок
в виде
тотемизма,
теории,
пользовавшейся
большим
успехом у
некоторых
авторов
первой
половины ХХ
века, – она
была
заимствована
из
этнографии
Северной
Америки:
если галлы – и
весь народ
целиком, и
отдельные
люди – охотно
принимали
имена
животных, то
не
происходило
ли это
потому, что
то или иное
животное,
конь, бык,
вепрь, олень,
ворон, было
тотемом или
мифическим
предком
народа?
С
античности
до
средневековья
обо всем
этом не
говорится ни
в одном
тексте какой
бы то ни было
местности и
какого бы ни
было автора.
Но такая
теория как
нельзя лучше
согласуется
с понятием
примитивной
религии,
культа
природы. За
последний
век никто,
кажется, не
задумывался
над тем, что
если в Берне
известна
богиня по
имени Артио
(“Медведица”),
то это
объясняется
вовсе не тем,
что местные
древние
гельветы
считали себя
потомками
медведя или
думали,
будто их
божество
покровительствует
косолапым,
но просто-напросто
потому, что
медведь, как
о том
свидетельствует
имя короля
Артура,
является
символом
царской
власти (а
вепрь –
власти
жреческой).
Вольки
носили имя “волка”,
а ирландец
Кухулин
носил имя “пса”,
это надо
иметь в виду,
чтобы не
путать людей
с животными.
Христианские
символы
четырех
евангелистов
никогда не
рассматривались
учителями
Церкви как
доказательство
или след
христианского
зооморфизма
или
тотемизма.
Мы
не говорим
здесь ничего
о галльской
мифологии,
выдуманной
от начала до
конца и
основанной
на
фантастических
толкованиях
изображений
на котле из
Гундеструпа.
Мы уже
касались
этой
проблемы и
здесь не
место
вдаваться в
ее детали.
Слишком
многое нужно
о ней
сказать и
исправить,
начиная с
самого
принципа
существования
такой
мифологии,
как ее
представляют.
Разработанная
на основании
нескольких
предвзятых
идей и
следующая
общему
синкретизму
всякого
психоанализа,
она сводит
богов Галлии
к нескольким
гротескным
марионеткам,
играющим в
потешном
театре
несколько
человеческих
и
современных
фабул.