2. ЗНАЧЕНИЕ
КЕЛЬТСКОЙ
ТРАДИЦИИ.
Из
всего
вышесказанного
следует, что
невозможно
изучать
кельтскую
религию (или
традицию)
как
исторический
факт,
предполагающий
отправную
точку во
времени и
дальнейшую
эволюцию,
чьи фазы
можно
проследить
при помощи
соответствующих
текстов,
раскрывающих
ее стадии
или точки
разрыва.
С
одной
стороны,
кельтская
традиция
постижима
для нас лишь
посредством
ее символики
и смысловой
ценности
мифов, эту
символику
излагающих,
с другой
стороны, ни
на одном из
этапов
изучения
невозможно
выявить ни
малейших в
ней
изменений.
Вкусы,
материальные
возможности
могли
развиваться,
изменяться,
влиять друг
на друга.
Однако
религия не
изменялась,
что было так
же
невозможно
представить
человеку
первого
тысячелетия
до н.э., как
индийскому
брахману,
верования,
корпус
основных
понятий, не
были
подвержены
какой-либо
эволюции или
адаптации.
Ибо эволюция
кельтской
традиции
заключалась
не во
внутренних
переменах, а
в том, что она
сначала
уступила
место
официальной
римской
религии,
затем
христианству
и, наконец,
прекратила
свое
существование.
Начиная с
того момента,
когда она
осознала
свое место в
историческом
времени, т.е.
когда тексты,
излагающие
ее скрыто
или явно,
целиком или
частично,
обрели
письменную
форму в
Ирландии,
обращенной в
христианство,
она могла
продолжать
свое
существование
лишь в
качестве
мертвой
традиции. И в
этом смысле
документальные
и
теоретические
основы наших
исследований
не
представляют
никакой
тайны.
Поскольку
миф не
сводим к
определенному
времени,
становится
понятным
бессилие
исследователей,
использующих
исторический
метод для
достижения
сколько-нибудь
убедительных
результатов,
и мы не
злословим
здесь о
истории и
историках, а
констатируем
факт. Вот
почему
кельтов
упрекали за
то, что они не
оставили
письменных
документов.
При этом
забывалось,
что,
согласно их
традиционным
концепциям,
письменность
может
служить
только
магическим
целям. Она
использовалась
для передачи
учения – эта
передача
должна была
оставаться
исключительно
устной и
живой.
Словно в
неком
социальном и
интеллектуальном
пороке их
упрекали еще
и за то, что
они не
сумели
образовать
государственность
и не имели
отчетливых
политических
понятий,
таких, какие
в ходу у нас,
то есть, во
всей Европе.
Но при их
понимании
мира
подобные
упреки
остались бы
мертвой
буквой,
поскольку
они
основываются
на полном
непонимании.
Ведь здесь
не только не
учитывается
расстояние,
отделяющее
нашу
современную
ментальность
и наши
теперешние
понятия от
духовной
жизни людей
античности и
средневековья.
Здесь не
принимается
во внимание
еще и то
обстоятельство,
что мифы
вовсе не
были забавой
человека,
оторванного
от
реальности,
что их
нельзя
считать чем-то
вроде
запутанного
и
бессвязного
сновидения в
некой
сверхъестественной
и
фантастической
вселенной.
Миф не имеет
со всем этим
ничего
общего: он –
способ
объяснения
мира,
обладающий
собственной
истинностью
и цельностью,
которые
прекращают
существовать,
если
изменить что
бы то ни было
в
традиционном
предании, в
самом
незначительном
традиционном
варианте. И
если мы не в
состоянии
понять смысл
мифа, вина за
это лежит
только на
нас, и здесь
без какой-либо
тайны
кельтская
традиция
является
показательной,
потому что
она
существует
вне истории.
Вполне
понятно, что
при желании
можно
вписать
любое
историческое
событие, как
Галльская
война,
французская
революция
или первая и
вторая
мировая
война, в
мифическую
символику,
что докажет
неизбежность
этого
события. Но
было бы
опасно и
бесполезно
соблазняться
этой
возможностью.
Проще
простого
было бы,
например,
назвать
социальное и
политическое
состояние
Галлии в
эпоху
завоевания “восстанием
кшатриев” по
аналогии с
индийским
понятием,
обозначающим
стремление
некоторых
представителей
воинской
касты
овладеть
высшими
функциями, к
которым они
вовсе не
предназначены,
– “восстанием”,
из которого
друиды,
будучи не в
силах его
подавить,
будто бы
извлекли
необходимые
выводы.
Однако
если Рим не
стоял за
этим прямо
или косвенно,
мы не знаем,
почему
своевольная
галльская
аристократия
повсюду
пришла на
смену
олигархическим
формам
правления. В
кельтском
обществе,
таком, как мы
его себе
представляем,
историческое
событие в
конечном
счете играет
куда меньшую
роль, нежели
мифологическая
структура,
служащая его
фоном,
приложением
и
повторением
которой в
полном
соответствии
с
религиозными
представлениями
было само
это общество.
История
случайна,
миф вечен.
Ирландия
никогда не
перемещала
по времени
своего юного
героя
Кухулина
подобно тому,
как это
случилось с
Роландом,
племянником
Карла
Великого; и
точно так же
в силу чисто
символической
связи,
согласно
одной из
версий “Смерти
Конхобара” (Aided
Conchobuir),
этот король
уладов умер
в одно время
с Христом,
что очевидно
было данью
почтения к
Христу и
реабилитацией
короля,
который, с
христианской
точки зрения,
в ней
действительно
нуждался.
Кроме
того, если мы
попытаемся
установить
историческую
достоверность
такого рода
персонажей,
то окажется
легче всего
прийти к
выводу, что
они никогда
не
существовали.
Около 1950 г.
подобный
опыт был
произведен
целой школой
ирландских
ученых: они с
очевидностью
доказали,
что
королевская
Тара
существовала
в гораздо
более
скромном
виде, чем ей
приписывали
легенды. Увы!
Никто
никогда не
утверждал,
основываясь
на
археологии,
и не
предполагал
на основании
исторических
выводов, что
Тара была в
действительности
великой
столицей.
Точно также
простого
обращения к
Титу Ливию
достаточно,
чтобы
убедиться в
том, что
рассказанная
им история о “империи”
Амбигата и
двух его
племянников,
Белловеза и
Сеговеза,
несовместима
с обычными
данными
римской
историографии,
не говоря
уже об
истории как
таковой. Эти
три
персонажа
являются
великолепной
галльской (или
континентальной
кельтской)
параллелью
восточного
сюжета о
Царе Мира и
двух его
сподвижниках.
Подобные
примеры
нетрудно
умножить.