<--Back

2. Археология.

 

Археологический критерий гораздо более отчетлив и, следовательно, куда более полезен. Но если позволительно думать, что индоевропейцы были гораздо лучше вооружены, чем люди эпохи неолита, то из этого вовсе не следует, будто принесенная ими материальная цивилизация была с самого начала избавлена от всякого рода заимствований. В этом смысле использование лошади и употребление железа ничего не доказывает, поскольку их знали другие народы в Месопотамии и на Ближнем Востоке.

Индоевропейцы нередко заимствовали, а заимствование ни в одном историческом периоде не было формой интеллектуальной неполноценности: благодаря тому, что во втором тысячелетии до нашей эры хетты усвоили клинопись, мы можем теперь знакомиться с их архивами; точно так же, греческий алфавит, от которого происходит алфавит латинский, имеет финикийское происхождение. Впрочем, предполагают, что письменность, кроме записанных магических операций чужеродная для кельтов, в древности была также чужеродна для первых индоевропейцев. Форма греческого мегарона напоминает о строительных навыках народа, пришедшего откуда-то с севера, из краев с холодным климатом, да и вообще греко-римские градостроительные традиции являются не местными, а привнесенными. Должно быть также что-то очень древнее в четырехугольной форме кельтских храмов и оград римского и доримского времени (Viereckschanzen немецких археологов). Этруски, так много сделавшие для культурного развития Рима и Греции, никогда не отрицали того, чем они обязаны Криту и Египту. Все эти факты известны как специалистам, так и культурной публике. Однако кельтов очень редко включают в этот синтез, либо из-за того, что о них мало знают, либо – что то же самое – из-за того, что их культуру считают вторичной.

Если существует некая протоистория римлян, греков, кельтов или германцев в различных стадиях ее развития, то общей индоевропейской протоистории не существовало никогда. Более того, взаимопроникновения и наслоения различных индоевропейских культур крайне усложняют их анализ и делают почти невозможным синтез. Можно со всей определенностью сказать, что цивилизации железного века, такие как гальштаттская и латенская (от названий местностей в Австрии и Швейцарии), были кельтскими, поскольку хронология относит их к тому периоду, когда кельты обосновались в Западной и Центральной Европе, и еще потому что эти цивилизации представляют собой совокупность однотипных черт, просуществовавших в Галлии, Западной Германии, Центральной Европе, дунайских областях и на Британских островах вплоть до начала исторического периода. Однако достоверность археологического критерия зависит от одного предварительного вопроса, острота которого в этом случае гораздо больше, чем в случае лингвистического критерия: насколько объекты, найденные в захоронениях, могут служить этнической, социальной или функциональной идентификации покойников? Ведь уже куда сложнее доказать кельтское присутствие в цивилизации бронзового века и культуре полей погребальных урн, которая предшествовала кельтам. Здесь мы сталкиваемся с первыми междисциплинарными разногласиями. Многие французские археологи все еще находят более удобным датировать появление кельтов в Галлии приблизительно 500 г. до н. э., что едва ли оставляет последним время, чтобы до III в. до н.э. достичь Пиренеев и Средиземного моря, не говоря уже о Британии и Ирландии. Лингвистические датировки, напротив, позволяют предположить, что кельты уже присутствовали в Европе с конца третьего тысячелетия до нашей эры.

Но каким образом их идентифицировать? Ни один археологический памятник не подтверждает свою “кельтскость” письменным образом, и Альбер Гренье имел право утверждать, что следует остерегаться отождествления латенской цивилизации с кельтской национальностью. Это утверждение, основанное на нехватке конкретных доказательств, является, однако, констатацией скорее ограниченных возможностей археологии, нежели ошибочности подобного отождествления, ибо нельзя сказать a priori, какой другой маргинальной “национальности” можно было бы приписать латенскую цивилизацию. Самые последние открытия и исследования доказывают даже, что кельтская национальность обязательно должна соответствовать гальштаттской цивилизации. Между тем, следует остерегаться обманчивых и преувеличенных отождествлений: утверждать, что галло-римская Минерва именовалась Бригитой (это кельтское островное имя появляется по меньшей мере на полдюжины веков позже), поскольку она была обнаружена в Менез-Хоме, – значит допускать непоследовательность, граничащую с наивностью. Общность материальной цивилизации – это далеко не то же самое, что отражение лингвистического единства (достаточно рассмотреть современную Европу). И тем более она не является доказательством единства политического или религиозного. Как помощница истории археология является незаменимой дисциплиной для познания культуры в ее наиболее конкретных аспектах: орудиях, оружии, драгоценностях, монетах, керамике, различных сооружениях, подробно сообщающих нам о техническом уровне, достигнутом культурами Гальштатта и Ла Тене. Эта информация довольно богата и впечатляюща, однако нам не хватает главного материала кельтского искусства и индустрии – дерева, которое, в отличие от камня, недолговечно. Сохранились только деревянные simulacra (из истоков Сены) и найденные то тут, то там очень редкие объекты.

Археология остается единственным достаточным аргументом для исключения из кельтского контекста мегалитических памятников, которые в течение очень долгого времени ошибочно считались кельтскими. Романтики XIX века ответственны за бретонские имена дольменов и менгиров. И кельтомания – которая не могла оставить в покое мегалиты, поскольку они были частью ритуалов, связанных с ней – в какой-то степени была не чем иным, как глупым и наивным проявлением романтизма, которое современная археология, к счастью, не сохранила.

Остается металл (железо, бронза, золото, медь, серебро), стекло и всяческая керамика, которая многое сообщает как о технике, так и об истории искусства. В тот или иной момент история искусства, основанная на археологии, воссоединяется с историей религии, и здесь знание текстов помогает интерпретации мотивов:

 

– Например, было отмечено, что зона распространения ножен мечей с орнаментом из двух противостоящих драконов охватывает большую часть Европы от Сены до Дуная, Италию, Югославию, Трансильванию, причем большинство таких экземпляров было отмечено в Венгрии (этот орнамент присутствует также на шлемах). Вариации в деталях не меняют глубокого единства мотива: он начинается, как две противостоящие буквы S, и эволюционирует либо в “зооморфные лиры”, либо в драконов или грифонов (или даже в лошадей на сосуде с Марны), постоянно противостоящих друг другу, но почти всегда разделенных большой вертикальной чертой, которая рассматривалась как схематическое изображение космического древа. На пряжке для пояса из Хёльцельзау (Австрия) между двух противостоящих зооморфных фигур появляется даже схематическая человеческая фигура, которая, кажется, держит или поддерживает голову каждого из двух животных. Не говоря сейчас о каком-либо определенном объяснении, можно сказать, что этот орнамент на металле, распространенный на обширной территории, греческий или скифский по происхождению линейного дизайна, воссоединяет темы драконов и господина животных из валлийской традиции и ирландского предания “О превращениях двух свинопасов” (De chophur in dб muccida) (cм. археологическую документацию в Alain Bulard, A propos de la paire d’animaux fantastiques sur les fourreaux d’йpйes latйniens, in L’art celtique de la pйriode d’expansion, IVe et IIIe siиcles avant notre иre, Genиve-Paris, 1982, pp. 150-160; Eva F. Petres, Notes on scabbards decorated with dragons and birds- pairs, ibid., pp. 161-174; Paul-Marie Duval, Les Celtes, йd. Gallimard, Paris, 1977, p. 81).

 

Итак, вспомним, что гигантский прогресс археологической техники и методики со времени окончания второй мировой войны привел к тому, что теперь нам стали гораздо лучше известны этапы продвижения и расселения кельтов в Западной и Центральной Европе, а также в придунайских областях. Нынешние западные археологи приступили к обработке гигантского количества материалов; их труды выходят на всех языках Европы: не только на английском и немецком, испанском, португальском и итальянском, но и на румынском, чешском, польском, русском, словенском и сербскохорватском. С другой стороны, это невиданное ранее документальное богатство делает всякий синтез все более и более затруднительным. Между тем когда-нибудь настанет день, чтобы начать этот синтез. В качестве небольшой иллюстрации мы упомянем здесь еще две детали, позаимствованные из могилы (скорее королевской, чем “княжеской”) в Хохдорфе, в Вюртемберге (Людвигсбургский округ), открытой в 1978 г.:

 

– Было найдено бодило длиной 1,66 м, жердь из бузины, украшенная лентой из бронзы. У бодила “была короткая бронзовая ручка с одного конца и наконечник с железным острием с другого” (Trйsors des Princes Celtes, Paris, 1987, Grand Palais, 20 octobre 1987 – 15 fйvrier 1988, Catalogue, p. 186, no 113). Между тем в ирландской эпопее “Похищение быка из Куальнге” (Tбin Bу Cъalnge) прямо указано, что лошадьми управляли с помощью бодила. Когда Кухулин приказывает своему колесничему Лайгу приготовить колесницу для сражения, то говорит ему: “Maith, a mo phopa Laнg, innill dъn in carpat 7 saig brot dъn arin n-echraid” (ed. by Cecile O’Rahilly, p. 16, lines 554-555) (“Добро же, батюшка Лайг, приготовь для нас колесницу и погоняй бодилом лошадей”). Слово brot “бодило” все еще существует с тем же смыслом и почти в той же форме в современном бретонском broud.

– Cпинка k l i n h (скамьи из бронзы и железа) была украшена орнаментами с линиями и шишечками (Catalogue, p. 174). Один из них содержит три группы, “состоящие из двух противостоящих танцоров, держащих один меч. […] У танцоров длинные волосы, ниспадающие на спину; они изображены итифаллическими и носящими полоски, прикрепленные к поясу или юбке. В занесенной назад руке они держат меч с ланцетовидным лезвием и рукояткой, состоящей из шара и четко обозначенной гарды”. Это описание напоминает отрывок из Аппиана (VI, 53), где сообщается о поединке Сципиона Эмилиана в 158 г. до н. э., в котором он победил великого кельтиберского воина, приближавшегося к нему, танцуя между двумя армиями. Такой военный танец засвидетельствован и в XX веке у шотландцев-горцев.

– Третья деталь не нуждается в каких-либо комментариях или островных сравнениях, настолько она очевидна. Речь идет снова о Хохдорфе, а именно о котле греческой работы объемом пятьсот литров, который был оставлен в могиле во время захоронения. В отличие от кратера из Викса, найденного пустым, в этом котле содержались остатки жидкости. Однако это была не кровь человеческих жертв и не привозное греческое или итальянское вино, а напиток на основе меда, напиток бессмертия, который вероятно пили на пире во время пышных похорон (Catalogue, op. cit., pp. 125-126).

<
td align='right'>Закрыть [x]
Реклама
на aquavitae.narod.ru
</