|
|
Возвращение или кувшин Сиге O`Ларена
Киру Милораду П. посвящается
Мир для Сиге был кувшином, и он сидел во тьме его, питаясь лишь тем светом, что падал сверху, зажатый глиняными стенками своих убеждений, слепленных из королевских одежд и слез.
Вода, налитая в кувшин с утра, к вечеру становилась горькой.
После гибели отца, он на время сменил свои дорогие одежды на плащ путника и снова отправился за море.
Только толщина осознания своего одиночества не давала разбиться ему, катящемуся по дорогам Ирландии и Медового острова, вечно меняющих свои течения, словно ленивые змеи длиной в тысячи ступней. Дороги выползали из холодного моря, на долгие годы способного останавливать мысли человека только лишь мимолетным воспоминанием о том, что извергало оно на пустынные берега во времена осенних штормов.
Море каждый год тошнило выброшенными за борт башмаками, набухшими от масла и крови бесчисленных пиктов, раздавленных войнами во имя, обрывками феатских медвежьих шкур, по два раза сменивших хозяев и дважды оплакавших их своими звериными слезами, бусами из зубов с остатками языков и наречий, на которых изъяснялись их владельцы, сорочиными перьями, используемыми для запрещенных женских гаданий, блестками, оставленными полуночным светом страшной звезды Архан, дырявыми сетями, старыми корзинами, костями людей и животных, наконечниками сесонских стрел, раковинами и обломками лодок. Где-то за морем бушевала новая война, пожирающая, как огонь, своих героев.
Сиге и сам был выброшен в жизнь подобно племенам богини, и подобно им же обрел другую жизнь по ту сторону.
Более всего он мечтал о воде между дольменов, которая смогла бы умыть его память. Наяву он видел сон о том, как возвращается снова, в место своего первого исхода, тихое и наполненное светом, как утроба матери. Этот сон вел его среди тех знаков, которыми он выучился писать свое имя, но так как у королевских детей имена содержались в особом кармане из молчания, знаки эти также были невидимыми и изображались только лишь указательным пальцем на поверхности воздуха. Сиге оставлял знаки какому-нибудь из своих собратьев - людей, так же, как собака, у столбов и каменных оград, под лестницами и у колодцев, и еще в сотне мест, где их могли прочесть и понять их смысл. Путешествуя по своим бесконечным дорогам, Сиге и сам находил такие письма, но чаще они находили его сами. Из них он узнавал о пустоте других людей.
Большинство людей в этом мире в жизни руководствовались собственной личной пустотой.
Они наполняли ее всеми возможными способами, делили и благоустраивали ее каждый по собственной прихоти, хвастали ею друг перед другом. Другие же умели наблюдать ее в себе и видеть, что пустота часто вмещает вечность.
Город, где до недавнего времени скитался Сиге, называли Ишел. Он делал последние вдохи. Щербатый хребет белых гор, сотрясаясь, год за годом вырастал из земли, будто огромным совком сгребая , этот вяло копошащийся муравейник в море. Но, странным образом, город изобиловал наблюдателями пустоты.
Как правило, это были нищие мудрецы и певцы из Вааля или Лодзера и калеки, которые кормились материнской грудью моря. Их бритые черепа, изборожденные шрамами, напоминали высохшую пашню, истерзанную всеми солеными ветрами. Головы их болтались из стороны в сторону, делаясь похожими на уродливые куклы. Месяца они считали по луне, дни по солнцу, годы не от сотворения мира, а до его погибели. Смерть носили за спиной в тощих узлах и давно к ней привыкли. Сиге жадно учился у этих мудрецов их искусству смирения со смертью и искусству жадной жизни, ибо так говорили они: “Жизнь и смерть всегда взвешивают и вмещают друг друга, а человек просто гирька на весах” так же как и они, Они кутались по ночам в ветхое одеяло, днем превращающееся в плащ, и изредка в скатерть , и однажды Сиге понял, что неотвратимо становится похожим на них. Осознав это, он вымыл засеянную мыслями голову у колодца, отдал одному из певцов несколько серебряных монет, и тут же был найден купеческим кораблем, идущим в Корхо-Дуйбан с грузом редчайших специй и воска.
– Забудь о ногах но помни о спине, сказал ему капитан корабля, испепелив его взглядом, умело пущенным из под бровей, сросшихся с бородой, после чего он был взят на борт. Уже не имея денег или вещей для оплаты пути, вместо того, чтобы опуститься на испускающие дикие ароматы тюки, Сиге сел на лавку для гребцов. Пустота этих людей была сжата до предела узкими бортами корабля и бездной под кораблем. Даже кожа на их лицах была натянута как барабан, готовый лопнуть. Поэтому, видимо, никто не открывал рта лишний раз. Они тоже питались морем. Через некоторое время неприкасаемый заметил, что у каждого на корабле была своя внутренняя царица, через глаза, как через окна, она наблюдала мир, катящийся вокруг. По ночам, плотно прижимаясь ухом к боту, неприкасаемый слушал шепот воды по ту сторону своего странного бытия. В этом шепоте можно было различить плеск весел рыбацких лодок у берегов острова Мэн или неторопливую беседу китов вздыхающих в холодных северных водах.
Новые звуки захлестнули его, как волна.
Лавку вместе с Сиге делил человек, выглядевший стариком: можно было предположить, что половину жизни он провел перекрученным и высохшим стволом дерева. В отличие от большинства гребцов он не был рабом и носил, в отличие от рабов, огромную бороду которую во время сна стелил под голову и странный, по-видимому, очень древний амулет в виде глаза. Даже угрюмый капитан с каким-то внутренним почтением относился к носителю бороды и называл его Мештайхи, что на языке галатов означало “Верная Борода”. Говорили, что в молодости его звали иначе.
- Это место вчера освободилось, ты ушел, но, как вижу, вернулся снова .
Он считал, видимо, что умерший сосед по веслу каждый раз возрождался в новом теле и снова возвращался на свое место спустя некоторое время. В одном глазу его плясал неугасимый огонь, другой глаз был безумен.
- Буду делить с тобой только лавку, - сразу предупредил его Сиге, на что Мештайхи необычайно громко расхохотался. Смех его подхватили другие гребцы, гремя цепями, делавшими их похожими на привидений – мучеников из развалин какого нибудь древнего дворца.
- “Этот гораздо больше изнутри, чем снаружи”, - заключил Сиге, пожав его шершавую ладонь.
Так они уплыли в полдень, как в вечность, забрав с собой только крики чаек и длинные клочья памяти, вьющиеся между сменяющими друг друга снами.
Через 4 дня на корабль путника и бородатого напали пираты.
В ту ночь Сиге, как и во все другие ночи, слушал море, прильнув во сне к пропахшему солью иберскому дубу, превращенному в борт корабля. Гудящая тишина заливала его неглубокий сон почти до краев, струясь подобно маслу светильников, когда вслед за тишиной в сон вошла осторожно черная бурманская кошка по имени Руад и направилась к кувшину, в котором сидел он. Кошка несла на себе 36 голодных и смертельно опасных блох, вооруженных кривыми жалами, пахнущих золотом и кровью. В них смешалась кровь почти десятка народов. Руад шла под бездонным звездным небом, укутанная латаным терракотовым парусом, покрашенным шафраном, черным чаем и луковой шелухой. Во сне Сиге катился прочь от нее в своем кувшине, снова почувствовав за плечами тощий узел, в котором жила смерть, похожая на птицу, готовую улететь в далекую северную страну скал и холодных пустынь. Пробуждение было внезапным. Сосед тряс его руку, будто хотел оторвать. Безумный глаз бесился в глазнице, и неприкасаемому показалось, что он подсмотрел его видение. Вокруг все были заняты обычным тяжелым сном.
- Здесь спит существо, которому приоткрылась дверь его собственной судьбы; - отчего-то очень спокойно прошептал он прямо в ухо Сиге .
- Что ты там видишь?
- Н…ничего, - ответил тот . Мештайхи вдруг приблизился почти вплотную к нему, так, что стало тяжело дышать.
- Правильно.
- Смотри, там пусто, пусто как в твоем кувшине!!!
- Попробуй что - нибудь изменить.
Он сорвал с себя амулет и рывком одел его на шею неприкасаемого: “Это поможет тебе не утонуть”.
Затем вдруг отодвинулся в угол и неторопливо принялся заплетать бороду в тугую косу, способную спасти ее владельца от сабельного удара. скрамосакс черной меди, покрытый толстым слоем патины из жира и крови, лежал на коленях. Все говорило о том, что нападающие дорого заплатят за его жизнь.
Сиге не умел плавать и не мог вспомнить ни одного бога, способного помочь ему в этом, но без лишних размышлений бросился в волны, покрепче обхватив кусок деревянного, остро пахнущего смолой бруса. Над водой стелился шелковый туман, такие жадные туманы никогда не выпускают из себя ни одного звука, но все же осторожный звук просочился сквозь колышашийся полог, это плескалась вода под килем Руад, догнавшей, наконец, свою мышь. В тишину над морем ворвались постепенно усиливающиеся страшные звуки: свист и звон оружия, смешанный с криками людей, стук и скрип.
- Рыбы друзья кошкам, - подумал неприкасаемый, заметив тихо скользящие мимо острые плавники.
Настало утро обретения, потери и еды.
Граница между сном и явью, так умело придуманная людьми, со всеми стенами рвами и стражами, перестала сейчас существовать для него. Новое состояние, в которое он неотвратимо погружался как в воду, тоже называлось миром, и кувшин дал первую глубокую трещину. С этого момента Сиге потерял свой запах, все слезы на дне его души высохли и стали солью. Обрывком веревки он крепко привязал себя к надежде и поплыл неведомо куда.
Он не утонул. Маленький глаз на шее держал его немощное тело на воде, киты не разорвали его на части, поскольку, лишившись запаха, для них он стал невидим. Через 3 дня его догнал первый осенний шторм, смешивающий небо и море в рвущуюся клокочущую массу, наполняя все вокруг грохотом и визгом бури. Но, барахтаясь в волнах и жадно глотая воздух, смешанный с водой, он не испытывал страха. Страх его вопил, став бесполезным и нелепым.
Сиге стал наблюдателем, созерцающим мир с вершины спокойствия и тишины. Смерть сжалась в горошину и ждала своего часа. В этот миг кувшин дал вторую трещину, и он увидел себя с высоты облаков, похожего на жалкую букашку, несущуюся вместе с ураганом к берегу далекой родной земли. Страх навсегда покинул его, и он потерял сознание.
Таким образом, Сиге вернулся, лишившись страха, слез и спасительного амулета, отобранного морем, но подарившего жизнь. Здесь начинались его бесконечные дороги, поджидающие путника, как разбойники, спрятавшиеся в складках незнакомой земли, пропитаной дождями и песнями. Пустой, шел он прочь от моря, мечтая о воде, которой умываются мудрецы, замечая с возрастающим удивлением странные изменения, происходящие с недавнего времени. На переезде через торговую заставу, близ крохотной деревушки Метах, к нему подъехал Бритский купец на белом пони. Пони был выкрашен желтыми пятнами, оберегающими его от лесных демонов, по ночам сосущих кровь. Звали купца Байди Танкум , и сопровождал его огромный слуга, похожий на великана, вооруженный длинным копьем. Невдалеке его люди расположились на отдых.
- Гадалка сказала мне сегодня утром, - обратился к Сиге купец, не покидая пони, чтобы я обратился к первому встречному бродяге со своей просьбой.
- Что желаешь услышать? с поклоном спросил Сиге, заново вспоминая слова, которыми не пользовался долгое время.
- Моя вещунья
Эрнет – тьма ее волос, гадает по снам, которые я вижу в первую ночь каждого месяца, но сегодня она не смогла разгадать значения виденного моей малой душой этой ночью, возможно, ты сделаешь это.
Вода его глаз на миг схлынула, обнажив дно, поросшее тревогой . Слуга, как бы в подтверждение слов, угрожающе дернул копьем. Сиге почувствовал, что пальцы на руках и ногах начало колоть, а голова стала горячей, - разгадывать сны ему еще не приходилось. Он медленно кивнул головой.
- Я был птицей летящей над морем, - начал купец, погладив гриву своего пони
.
Ветер трепал мои крылья, и летел я далеко на север в страну скал и холодных пустынь.
Но вдруг под собой я заметил двух животных огромных размеров; подлетев поближе, увидел, что одно было черной кошкой, а другое странным созданием, напоминающим кувшин, и на их спинах сидело множество людей. Люди сражались друг с другом, вокруг сверкало множество клинков. Бой был жестоким, люди кричали и падали, но я не мог услышать ни одного звука, будто уши мои заложило. В самой гуще битвы я видел себя, и одежда моя состояла из большой, заплетенной в косу бороды, я бился обрывком цепи, и коротким мечем, вокруг толпились враги, и жить мне оставалось недолго.
Вдруг я поднял голову и поймал меня в свой взгляд, будто в сеть.
Это еще один удар по твоему кувшину, - крикнул я и рассек воздух вместо одного их нападавших.
Здесь я проснулся. Купец умолк, вопросительно окинув взглядом застывшего на месте бродягу.
В тот же миг удар настиг Сиге, и он рухнул в траву, вслед за ним упал и почти лопнувший кувшин. Вокруг грохотал нестихающий гром.
Открыв глаза, он нашел себя лежащим под старой рябиной, над ним стояли все те же – купец и его грозный спутник, капли воды на лице быстро высыхали. Рядом была плошка с водой, накрытая большой ячменной лепешкой.
- Каково значение сна?, - повторил Байди Танкум, поняв, что странник пришел в себя. Слуга еще раз поднес чашку к его губам.
- У тебя есть какой-нибудь амулет? - Сиге приподнялся на локте, выкашливая воду.
Купец полез рукой в складки своего дорогого плаща .
Да, его давным-давно подарил мне отец, - в руке появился и заблестел на солнце амулет в виде глаза.
Во сне ты видел свое будущее, в котором отдашь этот амулет самому себе из прошлого для того, чтобы исправить ошибку своей судьбы, которую однажды совершишь, - проговорил Сиге.
Кувшин его в абсолютной и полной тишине медленно развалился на части.
***
Они сидели у костра, любуясь расцветающим небом. Он и его внутренняя царица по имени смерть.
Легко дышалось им в новом непознанном мире, свободным и не имеющим судьбы.
Смерть ласково обнимала его, и он перестал быть путником. Он наконец вернулся в место своего первого исхода, тихое и наполненное светом, как утроба матери.
|